Неточные совпадения
На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей
плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли в сторону Дворцовой площади, было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин,
дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал...
Под влиянием этого чувства я тоже умерил свою резвость. Применяясь к тихой солидности нашей
дамы, оба мы с Валеком, усадив ее где-нибудь на траве, собирали для нее цветы, разноцветные камешки, ловили бабочек, иногда делали из кирпичей ловушки для воробьев. Иногда же, растянувшись около нее на траве, смотрели в небо, как
плывут облака высоко над лохматою крышей старой «каплицы», рассказывали Марусе сказки или беседовали друг с другом.
С обеих сторон потянулись мраморные дворцы; они, казалось, тихо
плыли мимо, едва
давая взору обнять и понять все свои красоты.
Услышав шаги, я встал и, не желая затягивать разговора, спросил Геза по его возвращении — будет ли он против, если Браун
даст мне согласие
плыть на «Бегущей» в отдельной каюте и за приличную плату?
Это была уже непростительная резкость, и в другое время я, вероятно, успокоил бы его одним внимательным взглядом, но почему-то я был уверен, что, минуя все, мне предстоит в скором времени
плыть с Гезом на его корабле «Бегущая по волнам», а потому решил не
давать более повода для обиды. Я приподнял шляпу и покачал головой.
Мреет
даль; там в тумане тихо
плывет — или, раскален солнцем, тает — лиловый остров, одинокая скала среди моря, [Остров Капри, площадью в 10,4 кв. км; расположен у южного входа в Неаполитанский залив (Тирренское море).] ласковый самоцветный камень в кольце Неаполитанского залива.
Ветер становился всё крепче, волны выше, острее и белей; выросли птицы на море, они всё торопливее
плывут в
даль, а два корабля с трехъярусными парусами уже исчезли за синей полосой горизонта.
Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая и тихая, точно взгляд девушки, то бурная, как сердце женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего не родя от совокупления с живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание
плыть в его
даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у небес, так жадно хочет плодотворного труда людей и мало
дает радости — мало!
— Смотря по грузу: которые с чугуном
плывут, тем тридцать пять — сорок рублей платят, а которые с медью — пятьдесят — шестьдесят рублей за сплав. Ежели благополучно привалит караван в Пермь — награды другой раз
дают рублей десять.
— Успел снять один-то лапоть, сердяга, а другой не успел, — заметил Савоська, оглядываясь назад, где колыхалась в волнах темная масса. — Эх, житье-житье!
Дай, господи, царство небесное упокойничку! Это из-под Мултыка
плывет, там была убившая барка.
По низу медлительно и тяжко
плывут слова; оковала их земная тяга и долу влечет безмерная скорбь, — но еще не дан ответ, и ждет, раскрывшись, настороженная душа. Но ахает Петруша и в одной звенящей слезе раскрывает
даль и ширь, высоким голосом покрывает низовый, точно смирившийся бас...
— Про девок вы напрасно, Василь Василич… — говорит Соловьев щеголевато и, не договорив, соколом вылетает в готовый круг, легко отбрасывает Ивана, старательно приминающего невысокую травку, и
дает крутого плясу. Жуткая душа у Васьки Соловьева, а пляшет он легко и невинно, кружит, как птица, и, екнув, рассыпается в дробь, и снова
плывет, не касаясь земли...
Берта Ивановна не гнула головы набок, как француженка, и не подлетала боком, как полька, а
плыла себе хорошей лебедью и
давала самый красивый изгиб своей лебяжьей шее.
— Сашка, это же подлость. Я деньги
дал и уже двадцать раз прошу: «В Одессу морем я
плыла».
Чтобы не уронить себя во мнении дедушки Ильи, притворялся, будто понимаю, что значит «сова летит и лунь
плывет», а понимал я только одно, что Селиван — это какое-то общее пугало, с которым чрезвычайно опасно встретиться… Не
дай бог этого никому на свете.
За рекой, на бульваре, появляются горожане: сквозь деревья видно, как
плывут голубые, розовые, белые
дамы и девицы, серые и желтые кавалеры, слышен звонкий смех и жирный крик Мазепы...
В летнюю ночь 187* года пароход «Нижний Новгород»
плыл по водам Японского моря, оставляя за собой в синем воздухе длинный хвост черного дыма. Горный берег Приморской области уже синел слева в серебристо-сизом тумане; справа в бесконечную
даль уходили волны Лаперузова пролива. Пароход держал курс на Сахалин, но скалистых берегов дикого острова еще не было видно.
Я
дал ему папиросу и вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С «Камня» над логом снимались ночные туманы и
плыли на запад, задевая за верхушки елей и кедров. На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого тела.
Слышно ему, как мимо его норы шмыгают другие рыбы — может быть, как и он, пискари, — и ни одна не поинтересуется им. Ни одной на мысль не придет: «Дай-ка спрошу я у премудрого пискаря, каким он манером умудрился с лишком сто лет прожить, и ни щука его не заглотала, ни рак клешней не перешиб, ни рыболов на уду не поймал?»
Плывут себе мимо, а может быть, и не знают, что вот в этой норе премудрый пискарь свой жизненный процесс завершает!
— А такое утешение, что как подоспел сюда купцов караван, где
плыла и та барка с сором вместо дорогой пшеницы, то все пристали против часовенки на бережку, помолебствовали, а потом лоцман Петр Иванов стал на буксир и повел, и все вел благополучно, да вдруг самую малость рулевому оборот
дал и так похибил, что все суда прошли, а эта барка зацепилась, повернулась, как лягушка, пузом вверх и потонула.
Дама же, впереди его,
плыла, как будто ничего не замечая.
И долго еще мы
плыли по темной, как чернила, реке. Ущелья и скалы выплывали, надвигались и уплывали, оставаясь назади и теряясь, казалось, в бесконечной
дали, а огонек все стоял впереди, переливаясь и маня, — все так же близко, и все так же далеко…
Даль глубоко прозрачна, чиста,
Месяц полный
плывет над дубровой,
И господствуют в небе цвета
Голубой, беловатый, лиловый.
— А может, бог
даст, и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек и знает, где искать… А Артемьев, небось, не дурак — не станет против волны
плыть… Он лег себе на спину, да и ждет помоги с корвета. Знает, что свои не оставят… А как увидит баркас, голосом крикнет или какой знак подаст… Тоже у нас вот на «Кобчике» один матросик сорвался и на ходу упал… Так волна куда сильнее была, а вызволил господь — спасли. И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!
В Дубровине мне
дают лошадей, и я еду дальше. Но в 45 верстах от Томска мне опять говорят, что ехать нельзя, что река Томь затопила луга и дороги. Опять надо
плыть на лодке. И тут та же история, что в Красном Яру: лодка уплыла на ту сторону, но не может вернуться, так как дует сильный ветер и по реке ходят высокие валы… Будем ждать!
— Лодка
дала течь! Надо
плыть обратно! — произнесла Нан, слегка меняясь в лице.
— Что ж мне тебе рассказывать? — вздыхает Филаретов, мигая нависшими бровями. — Очень просто, драка была! Гоню я это, стало быть, коров к водопою, а тут по реке чьи-то утки
плывут… Господские оне или мужицкие, Христос их знает, только это, значит, Гришка-подпасок берет камень и
давай швырять… «Зачем, спрашиваю, швыряешь? Убьешь, говорю… Попадешь в какую ни на есть утку, ну и убьешь…»
Давай-ка затянем серенаду, посмешим ее… (поет): «Месяц
плывет по ночным небесам…
«Жизнь определять нечего: всякий ее знает, вот и всё, и
давайте жить», говорят в своем заблуждении люди, поддерживаемые ложными учениями. И не зная, что такое жизнь и ее благо, им кажется, что они живут, как может казаться человеку, несомому по волнам без всякого направления, что он
плывет туда, куда ему надобно и хочется.
На частном пароходе, где
плыли артисты, все было тихо: пароход держался близко к судну митрополита, и артисты —
дамы и мужчины — стояли у борта и… тоже молились…
Такие богатые делали им предложения, каких, они знали, что в родной земле им ожидать себе невозможно, но они все не соблазнялись и
плыли, и, заболтавшись по морю, попали в испанский город Мессину, где испанский генерал увидел Мошкина и стал предлагать ему «по 20 р. в месяц», а всем прочим «
давал гроши и платья, и жалованья».